Это из детства Bop4ynа:

ВИШНЯ
В ясный полдень, на исходе лета,
Шел старик дорогой полевой;
Вырыл вишню молодую где-то
И, довольный, нес ее домой.
Он глядел веселыми глазами
На поля, на дальнюю межу
И подумал: «Дай-ка я на память
У дороги вишню посажу.
Пусть растет большая-пребольшая,
Пусть идет и вширь и в высоту
И, дорогу нашу украшая,
Каждый год купается в цвету.
Путники в тени ее прилягут,
Отдохнут в прохладе, в тишине,
И, отведав сочных, спелых ягод,
Может статься, вспомнят обо мне.
А не вспомнят — экая досада,—
Я об этом вовсе не тужу:
Не хотят — не вспоминай, не надо,—
Все равно я вишню посажу!»
1940
Михаила Исаковского

Это - от Pupsikа:

А. Мiцкевiч
АКЕРМАНСКІЯ СТЭПЫ
Уз'язджаю на прастор сухога акіяну.
Воз гіне ў зелені, як чайка на вадзе,
У хвалях шумных траў, між кветкамі брыдзе,
Мінуючы кусты калючага бур'яну.
Змяркаецца. Ня знаць ні шляху, ні кургану.
Гляджу на небасхіл, мо, зорка блісне дзе.
Вось хмарка там - на ёй свет водбліскі кладзе:
То за Днястром маяк мігціць ля Акерману.
Спыніліся. Плыве крык жораваў у цішы,
А іх і сокала не ўгледзець быстры зрок.
Чутно, калі матыль сцяблінкі траў калыша,
Як склізкі вуж паўзе і крыецца ў змрок.
Такі спакой, што каб паклікаў хто ў Літве -
Пачуў бы я... Дарма! Ніхто не пазаве.
Перевод А. И. Бунина:
Адам Мицкевич
«Аккерманские степи»
Выходим на простор степного океана.
Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод,
Меж заводей цветов, в волнах травы плывет,
Минуя острова багряного бурьяна.
Темнеет. Впереди - ни шляха, ни кургана.
Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод...
Вон блещет облако, а в нем звезда встает:
То за стальным Днестром маяк у Аккермана.
Как тихо! Постоим. Далеко в стороне
Я слышу журавлей в незримой вышине,
Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет,
Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет.
Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать
И зов с Литвы... Но в путь! Никто не позовет.

Из моего детства:

Обстановочка
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убытый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряxтят на счетаx жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Xоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: "Пойми мою печаль"
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый xлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.

Есть женщины, похожие на пламя,
На чуть заметный язычок свечи.
Они по свету ходят рядом с нами,
Случайным словом их не огорчи.
Прелестные, не отыскать прелестней,
Беспечны и внезапны, как стрижи,
И нежность их, и верность их — как песня,
Где все слова прозрачны и свежи.
В них что-то есть от скорого прощанья.
Как светлый дождь, сквозят они во мгле,
В себе невозмутимо воплощая
Все лучшее, что было на земле.
Изменчивы как небо, как погода,
И душу мне догадка обожгла:
Что в них украдкой смотрится природа,
Как в созданные ею зеркала.
Во многом проницательнее бога,
Доверчивей деревьев и детей…
Такие вот с ума сводили Блока
И уводили пленником в метель.
Я видел их не часто, этих женщин,
Далеких, как в магическом стекле.
Их, может быть, становится все меньше
На нашей слишком занятой земле.
Они мерцают капельками света,
Так не предусмотрительно хрупки…
И я боюсь, что сильный ветер века
Вот-вот погасит эти огоньки.
(с) Игорь Киселев

Михаил Анчаров

Рост у меня не больше валенка:
Все глядят на меня вниз.
И органист я тоже маленький.
Но все-таки я органист!
Я шел к органу, скрипя половицей,
Свой маленький рост кляня.
Все пришли слушать певицу,
И никто не хотел - меня.
Я подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В воине - страх врагам,
Дипломат свою представляет страну,
Я представляю орган!
Я пришел и сел, и без тени страха, Как молния, ясен и быстр,
Я нацелился в зал Токкатою Баха
И нажал басовый регистр.
О, только музыкой - не словами -
Всколыхнулась земная твердь.
Звуки поплыли над головами,
Вкрадчивые, как смерть...
И будто древних богов ропот,
И будто дальний набат,
И будто все великаны Европы Шевельнулись в своих гробах.
И звуки начали души нежить.
И зов любви нарастал.
И небыль, нечисть,
Ненависть, нежить
Бежали, как от креста.
Бах сочинил - я растревожил Свинцовых труб ураган.
То, что я нажил, - гений прожил.
Но нас уравнял орган!
Я видел: галерка бежала к сцене, Где я в токкатном бреду.
И видел я: иностранный священник плакал
В первом ряду.
О, как боялся я не свалиться, Огромный свой рост кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться!
С теми, кто, вздев потрясенные лица,
Снизу вверх глядел на меня!
1959-1962

АЛЕКСАНДР БЛОК «ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ»

1
Медлительной чредой нисходит день осенний,
Медлительно крутится жёлтый лист,
И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист -
Душа не избежит невидимого тленья.
Так, каждый день старается она,
И каждый год, как жёлтый лист кружится,
Всё кажется, и помнится, и мнится
Что осень прошлых лет была не так грустна.
2
Как мимолётна тень осенних ранних дней,
Как хочется сдержать их раннюю тревогу
И этот жёлтый лист, упавший на дорогу
И этот чистый день, исполненный теней, -
Затем, что тени дня - избытки красоты,
Затем, что эти дни спокойного волненья
Несут, дарят последним вдохновеньям
Избыток отлетающей мечты.