Женщина извивалась на нем и издавала такие звуки, от которых внутри разгорался жар, тело пробивала мелкая дрожь, твердое становилось мягким, а душа выплескивалась наружу, как лава из вулкана, — самого сильного и мощного вулкана во всей Вселенной. Он знал и любил ее всю жизнь, — но он не знал ее до этой минуты. Она знала и любила его всю жизнь, — но она лишь сегодня ощутила его таким, какой он есть на самом деле, целиком, полностью, всего, без остатка. И еще раз. И еще. И она просила еще. Спутанно, страстно, потно. Нуёмно.
Жутко.
Она была старше него на 24 года.
И это было страшно. Страшно круто.
И он сделал ей еще.
«Моя Богиня…», — неслось в его голове.
И еще.
Губами. Пальцами.
И опять губами.
«Клянись, что будешь со мной до конца наших дней!» — расширенные зрачки ее глаз заставляли его клясться. Еще. И еще.
«Я весь твой, твой весь!» — повторял он требуемые ею заклятия.
«Навсегда!» — приказывала она глубоким низким хрипом.
«Клянусь, навсегда!» — отвечал он, опускаясь в ее бездонную глубину.
Она была одинока всю жизнь – до него.
Он не знал никакой другой женщины – до нее.
Потому что мама все время говорила, что бабы – это зло. Наглые хабалки. Хотят отжать у них недвижимость. Что ж еще им надо, этим сучкам. Прописать своих спиногрызов в их двушке. И не факт, что ее отродья будут от него. Надо будет обязательно проверить его отцовство экспертизой на ДНК. И не приводить ее в дом из роддома, пока не прибудут результаты. И вообще, перед тем, как вступать в отношения, надо сначала убедиться, что она не больна СПИДом или еще чем похуже. Пусть сдаст анализы, а потом уже первый поцелуй.
А еще эти хабалки мечтают навесить на него кредит.
Чтобы избежать этого, мама разделила с ним свой кредит на дачу. На кредит уходила ровно вся его зарплата. До копейки.
Зато у хабалок не оставалось на него никаких шансов.
Мамин Петя не должен доверять женщинам. Потому что он достоин только самой лучшей женщины на свете.
И вот она перед ним. Над ним. На нем. Под ним. Она везде. Ее черные волосы – длинные прямые, пахнущие шампунем и кожей ее головы; короткие кучерявые, пахнущие дезодорантом и ее выделениями, такими родными и такими новыми.
Это пугало. И заставляло душу трепетать внутри и выходить наружу. Снова и снова.
Наутро душа была измотана и даже болела немного. Но при виде ее обнаженных ягодиц душа снова затрепетала, а вулкан загудел в ожидании извержения.
А ведь мама говорила, что таким развратным сексом занимаются разве что портовые шлюхи. Скромные девушки знают только одну позу и делают это, стыдливо не открывая глаз. И не чаще одного раза в неделю. И никогда даже намеком не выказывают свою похотливость.
Вот такую девушку должен был когда-то привести маме ее Петя.
Как-то не вязались мамины слова с ее собственными действиями.
От осознания этого вулкан извергался так, что планета могла рухнуть в тартарары, и мог наступить конец света.
Конец света случился спустя две недели.
Они не выходили из дома две долгих недели. Пока не закончились яйца.
«Еще!» — требовала мама.
Он не мог ослушаться. Но желание больше не приходило. Оно не могло больше прийти, — несмотря на требования мамы, которые были непререкаемы и требовали немедленного исполнения. Он был послушным мальчиком и всегда исполнял ее веления. Но не сейчас.
Если вначале дрожь ужаса быстро переходила в дрожь похоти, то сейчас его трясло вовсе не от похоти.
Его трясло от мысли. Сначала мысль была такая маааленькая, хиленькая и скользкая, как хвостик головастика лягушки. Ее невозможно было поймать.
Потом сознание уловило мысль, и та стала крепнуть.
«Грех…» — капала мысль на его воспаленное сознание. Вначале отогнать ее было очень просто. Внимание легко переходило на вулкан и черную бездну Вселенной, которая требовала извержений.
«Это же родная мама!!!» — все громче кричала мысль с каждым новым выходом лавы наружу.
«Она ведет себя как проститутка!» — настойчиво пилил мозг внутренний голос. Этот голос назвал себя «Разумом».
«…она повесила на тебя кредит, она никогда не даст тебе потомства, она съела твое будущее…» — вдруг начал структурировано раскладывать ситуацию Разум. – «Ты никогда не будешь настоящим мужчиной! Ты – маменькин сынок, с потрохами!» — насмехался голос. – «И как ты представишь свою “девушку” в приличном обществе?…» — доводил ситуацию до абсурда голос. Это был уже не Разум. Это было Безумие.
Полное безумие.
Да как это вообще могло случиться?!
Безумие хохотало ему в уши, заслоняя мамины требования выйти в магазин и принести ей яйца.
«Ты что, глухой?!» — взвился мамин голос. – «Быстро за яйцами, сказано тебе!» — и она то ли в шутку, то ли всерьез шлепнула его мокрым полотенцем по яйцам.
Он отвернулся и получил полотенцем по голой попе.
Он пытался одеться.
«Останься!» — вдруг велела мать, потянув его за штаны, и взгляд ее вспыхнул. Но разбудить вулкан ей не удалось – несмотря на крики и приказы дать ей то, что она хочет, — но не его губами, и ни чем-либо другим, что попадалось ему под руку.
«Вот тебе деньги – под расчет, чек принесешь!» — она недовольно сунула ему в руку мелочь, осознав, что лавы в вулкане больше нет. – «Не вздумай задерживаться! Через пятнадцать минут чтобы был здесь!»
Подмигнула и пнула его на прощание, закрывая за ним дверь.
Перед прощанием она распахнула халатик и потрясла грудями, простирая голую ногу для пинка.
На улице похолодало, свежий воздух отрезвил голос Разума; но он предпочел сдаться перед кипящим Безумием.
Петя шел вдоль торговых рядов «стихийного рынка», где кто угодно продавал что угодно.
Старик с полубезумными выцветшими глазами продавал топор. Старый, очень старый, но хорошо заточенный.
Денег хватило ровно столько, сколько дала Пете мама.
«Ты один живешь, сынок?» — спросил зачем-то старик, протягивая Пете топор. – «Молодые должны жить отдельно! Я вот только недавно разъехался, и только сейчас зажил нормально!» — он попытался улыбнуться одним глазом. Второй застыл в постинсультном параличе. – «Жизни-то у меня и не было, сейчас-то хоть есть!» — заулыбался старик убогим беззубым ртом, пряча Петины монеты в свою обшарпанную драную куртку.
Петя поднимался по ступенькам, шаг за шагом. Первый этаж. Второй. Третий. Его этаж – последний, пятый.
Стасик, Бабан и Леха, которые расслабленно тусили в пролете между четвертым и пятым этажами, сидя, как всегда, на корточках с «Игорем», уставились на Петю.
Тот хотел было проскочить мимо них, загородившись топором.
Но Бабан выставил ногу вперед, преградив Пете путь.
«Ну чё, бабу, наконец, завел себе, Жмырь, ага?» — солено усмехнулся Бабан.
«Две недели ору стояло на весь дом!» — сально прищурился Леха.
Стасик тихо хихикал, подавившись дымом.
На череп Стасика и пришелся удар топора Пети, который рассек его лицо пополам.
«Ментов зовите, уроды. Чё пялитесь?» — обратился Петя к онемевшим Бабану и Лехе.
Полицейских Петя умолял дать ему максимальный срок.
«Да зачем тебе?» — недоумевали те.
«Вы не понимаете. Мне нужно быть от мамы как можно дальше. Как можно дольше. Очень далеко. Дайте мне по максимуму. Я же для этого человека убил. Умоляю вас. Вы просто не понимаете. Ну пожалуйста. За тяжкое. С отягчающими. Надолго. Да хоть навсегда. Ну пожалуйста. Ну поймите же меня…»
«Будешь приставать и мешать дело делать – мы тебе на весь срок домашний арест назначим. С мамой твоей…» — менты грохнули со смеху, глядя на вытянутое лицо Пети, который не сразу понял шутку.
